Марди и путешествие туда - Герман Мелвилл

последовательности эти тридцать жён правили, как королевы, сердцем короля. Устройство этой последовательности, самое мудрое и разумное, устранило большую часть ревности и беспорядка, распространённых в плохо упорядоченных гаремах. Как тридцать супруг должны быть или более желательными, или менее желательными, чем одна, так и с гаремом в тридцать раз труднее справиться, нежели с учреждением с одной-единственной хозяйкой. Но жёны Донджалоло были так хорошо вымуштрованы, что по большей части всё проходило очень гладко. И при этом его брови не часто морщились от внутренних забот и несчастий. Хотя, как в назначенное время будет замечено, от них он не был полностью освобождён.

Теперь, согласно Плетёной Бороде, кто среди других глубокомысленных политических исследователей имел свои собственные точные знания относительно внутреннего управления гаремом Донджалоло, остальное следовало согласно методе.

Сначала Первая Ночь лунного месяца, или королева с именем Аквелла, принимала свою диадему и власть. Затем шли Аззолина Вторая и Веллуви Третья Ночь луны и так далее; даже ночи новолуния проходили через Календу, Нону и Иду. Для удобства король снабжался картой, где были нанесены различные обозначения на руках его королев, и, параллельно с ней, иероглифическим письмом, сообщавшим о соответствующих ночах месяца. Посмотрев на них, Донджалоло предсказывал истинное время восхода и захода всех своих звёзд.

Этот лунный месяц жён был поселён в двух просторных гаремах, которые видели немногие смертные. Они так глубоко были скрыты в роще, так увиты зеленью, так заросли виноградными лозами и находились в таком туманном цветочном ладане, что были почти невидимы, даже при приближении. Было бесспорно, что не требовалось малейшей инициативы, усердия и проницательности, чтобы исследовать таинственный лес ради их поисков. Хотя странный, сладкий, жужжащий звук, с роящимися пчёлами в тепле среди роз, в конце концов намекал на присутствие королевского мёда под рукой. Высоко в воздухе, на высоком утёсе, возвышавшемся над этой стороной долины, имелся узкий выступ скалы, с которого, если верить слухам, под углом был виден конёк крыши самого близкого гарема. Но это народное мнение никогда не подтверждалось официально. Но и в действительности оно не допускало проверки. Дело в том, что скала была недосягаема, как орлиное гнездо для молодых орлов. Но, принимая меры против возможности любого визуального осквернения, Донджалоло издал указ, навсегда ограждающий скалу от ноги человека или крыла птицы. Птицы и двуногие вместе дрожали и повиновались, обходя далеко кругом это место.

Доступ к гаремам имелся через соответствующие переходы, ведущие от дворца. Гарем с правой стороны назывался Рави (Прежде), с левой – Зоно (После). Значение последнего состояло в том, чтобы после завершения своего господства королева направлялась в Зоно, оставаясь там со своими предшественницами, пока не освобождался Рави, то есть пока весь лунный месяц жён, подобно ласточкам, не мигрировал назад, откуда они прибыли, и процессия не начиналась по-новому. В ожидании вызова королевы отдыхали на циновках, в которые были вплетены соответствующие им шифры. В Рави циновка очередной королевы или следующей за ней была разложена прямо у входа. В Зоно только что исполнившая свои обязанности королева отдыхала дальше всех от входа.

Но не идеален тот брак, где у человека тридцать жён. Несмотря на эти превосходные меры, результаты периодов прогрессивного улучшения управления королевскими гаремами в Вилламилле приводили к тому, что время от времени очерёдность становилась запутанной, и её бывало очень трудно восстановить.

Время от времени от некоторых жён избавлялись, к немалому удовольствию оставшихся. Но, к их общей досаде, опустевшие места вскоре после этого занимались некими симпатичными незнакомками, которые, принимая имена освобождённых ночей Луны, далее начинали свои ежемесячные обороты в безошибочном календаре короля.

При жёнах постоянно присутствовала группа стариков: удручённых, тонконогих и тщедушных, чьей благодарной задачей было дожидаться в саду удовольствий Донджалоло, никогда не касаясь его роз. Наряду с другими неисчислимыми обязанностями, они постоянно имелись в услужении, приходя и уходя по десяти тысячам поручений, поскольку им было строго предписано повиноваться малейшей воле девиц и со всей вообразимой поспешностью бежать, лететь, плыть или распадаться в неощутимом воздухе при самом кратком приказе.

Столь трудоёмким было их призвание, что ни один из них не мог освободиться от своих обязательств ранее чем через двенадцать месяцев, в конце этого периода становясь призраками из-за полного физического истощения. Эта повинность являлась постоянной утечкой стариков из долины, сильно истощающей её скудный остаток седых бород и древних голов. И любой старик, до настоящего времени не занятый, при получении вызова к отправке во дворец ожидал там решения короля: он сразу же сознавал эту неудачу как свою погибель, приводил в порядок своё имущество, смазывал и чинил его части, долго прощался со своими друзьями, выбирал место своего погребения и, покоряясь своей судьбе, в должное время угасал, как и все остальные.

Если бы кто-либо из них искал какие-либо обстоятельства для морального облегчения, то, возможно, получил бы некое небольшое утешение от мысли, что хотя он был рабом прихотей тридцати принцесс, то являлся, однако, одним из их опекунов, а значит, как можно было бы изобретательно заключить, и их начальником. Но это было небольшим утешением, поскольку девицы были блаженны, как жаворонки, более игривы, чем котята, и никогда не выглядели печальными и сентиментальными, создавая план побега. Но составительницы тридцати частей всей этой Аспазии не могли желать ничего лучшего, торжествуя оттого, что были супругами короля; даже в самой малейшей степени не беспокоясь об иных возможных дарах, они были беззаботны и радостны, как лучи утра.

Бедные старики; было бы трудно выбрать из вашей судьбы хоть одну каплю бальзама утешения. Разве полномочия следить за теми, кто всегда держал вас на бегу, не оставляя вам времени для занятий грешками, не приводили к обстоятельствам, ухудшающим трудные времена, обостряя и затачивая сталь в ваших душах?

Но многое всё же остаётся невысказанным.

Уже больше не работающих вследствие истощения старых привратников девицы сильно ненавидели. Поскольку, как это лукаво предполагалось, скрытые их задачи всё ещё сохранялись.

Ночью, ложась на страже вокруг гарема, как старые, лишённые клыков бронзовые драконы вокруг очарованного фонтана, старики иногда кратко вскрикивали из-за воспалённых ран и царапин, полученных в темноте, – и три раза трижды опоясанный, в чём он был в тот момент одет, сам Донджалоло, очнувшись от своей дремоты, мчался со всех сторон через десять тысяч своих коридоров, наконец, врываясь и вызывая ошеломление среди своих двадцати девяти королев, чтобы увидеть, кто лежит под седьмым небом. Когда – вот это зрелище! – там лежали невинно храпящие драконы, стонущие из-за своих таинственных ушибов.

О да! Гарем, как и все большие семьи, был восхищением и мучением дней и ночей Донджалоло.

И ещё один особый вопрос, был ли он чрезвычайно несчастным или же нет: при всём разнообразии жён у него так и не появилось наследника.

Не довелось ему гордым отеческим взглядом Сулеймана Великолепного смотреть на сто своих сыновей, плоть от плоти его и с такими же, как у него самого, раскосыми глазами.

Глава LXXX I,

в которой Баббаланья рассуждает о приключении некоего Каркеке в стране теней

На второй день нашего пребывания в гостях во время утренней трапезы наша делегация предавалась разнообразным живым дискуссиям.

– Славный Самоа, – сказал я, – на тех твоих островах, красоту которых ты так часто упоминаешь и хвалишь, найдётся ли долина, во всех отношениях равная Вилламилле?

Презрительный ответ был таков:

– Вилламилла могла бы быть достаточно приемлемой для пребывания, но как постоянное местожительство любая долина на его родном острове была бы гораздо предпочтительней.

– В Большой долине Савайи, – вскричал Самоа, – на каждый растущий здесь, в Вилламилле, лист приходится величественное дерево; и на каждое дерево, шумящее здесь, в Савайи приходится по воину.

Неизмеримо было отвращение Уполуана к бессильным подданным Донджалоло и к самому Донджалоло, хотя проницательно угадывалось, что